Останутся ли силы писать после такого спорта?.. Включил свет и читал… Только ни о чем не думать. Около пяти утра заснул. На тренировку не поехал, но писал много. С двадцатого марта буду тренироваться без пропусков. Переведу болезнь в работе…"
Глава 211.
21 марта в спортивном зале "Крылья Советов" открылись ежегодные соревнования на Приз Москвы. Газеты посетовали, что я не выступаю. Я действительно прихварывал. Однако и делать мне на соревнованиях было нечего. Я пребывал в разборе, то есть целиком во вспомогательных упражнениях, и решил в олимпийский сезон не нарушать очередность нагрузок.
Во вторник 24 марта лицевую страницу "Советского спорта" заняли строки: "Олимпийский размах. Богатырские рекорды: рывок– 168,5 кг, толчок-213 кг, сумма троеборья – 560 кг (180+167,5+212,5)". И фотография Жаботинского.
Результат в сумме троеборья не смутил. Я имел здесь в запасе не один десяток килограммов. Опасаться молодости Жаботинского тоже не приходилось. Я старше всего на три года. Правда, изношенность у нас разная…
Меня встревожил толчок Жаботинского. Это было по-настоящему внезапное явление.
На какое-то мгновение я лишился титула "самый сильный в мире". Спустя несколько месяцев я все вернул на круги своя: сначала – на чемпионате Европы, позже – на выступлении в Подольске.
На тренировках всегда достает зевак. Теперь я выставлял их. Это были не атлеты и не специалисты. Истинные атлеты и знатоки ведут себя иначе. Страсти нагнетались с каждым днем. Черные страсти, от травли…
Нездоровым, гнилым был этот интерес к тренировкам.
А лихорадка гнездилась во мне: ни дня покоя.
Вот, к примеру, дневниковая запись 4 апреля:
"Все бы ничего, да почти второй месяц какая-то непонятная и злокозненная лихорадка. С утра температура, и я как в огне. Голова чугунная. И мерзну, мерзну! К полудню чувствую себя неплохо, а вечером – озноб. Измучен вконец.
С лихорадкой тренироваться и вовсе несладко. В каком-то двойном огне – и от тренировки, и от болезни. После тренировки ноги дрожат, от слабости готов свалиться. Со мной такое впервые. Правда, нечто похожее все же было в Париже, на выступлении весной 1962 года.
С литературой не ладится. Работаю из последних сил. И даже спад в нагрузках, за которыми отдых, не радует. Заезжен экспериментальными тренировками и литературными нагрузками (по пять-шесть часов за рукописями).
Вчера пять часов кряду записывался на радио. Вымотался, но интересно. Вдруг увидел, что мой готовый рассказ очень слаб. А мне-то казалось!.. Ехал после записи по вечерней Москве. Прохожих мало, хотя на улице и не так сыро. Сегодня первый такой день после ненастий – бледная голубизна, словно выстиранное небо…"
Глава 212.
Есть привычка к труду, а есть потребность и, что выше всего, призвание. Есть страсть создавать новое, назначенность к этому новому.
"В семьдесят восемь лет, простонав всю ночь, Ренуар заставлял нести себя в мастерскую…" Скрученные ревматизмом пальцы не держали кисть. Ее привязали к руке. Ренуар писал, подпирая правую руку левой. И так много лет. (Из воспоминаний А. Воллара.)
Призвание – уже своего рода долг. Поступить иначе ты не можешь. Но тот, кто хочет добиться успеха и чувствует себя способным, должен отказаться от подражания. Да, усвоить все прошлое и пойти своей дорогой.
Мир стремится к совершенству. Это в природе материи. Лишь наиболее совершенное и есть наиболее жизненно стойкое. Совершенство в искусстве, науке и любой деятельности человека – проявление этого всеобщего закона. Совершенство – это потребность, это внутренняя необходимость развития. Совершенство – это всеобъемлющий закон природы и человеческого общества…
Уйди так глубоко в себя мечтой упорной,
Чтоб настоящее развеялось, как пыль!..
И тогда, и особенно теперь не покидает мысль: а если бы отдаться тренировкам без остатка – весь спорту! Что за результат можно было бы добыть! Понятно, любой результат обречен на заурядность времени. И все же…
И все же сколько бы я ни тренировался, измождения не ведал. Я уставал до немоты мышц, до обезвоживания организма, но после короткой паузы снова оживал и был готов к работе. И я работал. Даже кожа на руках не всегда выдерживала, лопалась обувь, сгорали рубашки, а я все еще был могуч силой…
Благословенна работа.
Сочна и правильна жизнь, осмысленная через работу. Крепка здоровыми чувствами. Все мгновения полновесны. Ни единого дыхания вхолостую. И вся земная твердь особенно близка и понятна…
На мой взгляд, атлет значителен не победами. Новое, что несет с собой атлет, и превращает его в настоящего чемпиона – чемпиона среди чемпионов, в имя среди тысяч медальных имен – в этом значение такого человека.
Борис Кузнецов в книге об Альберте Эйнштейне писал: "Гений не тот, кто много знает, ибо это относительная характеристика. Гений много прибавляет к тому, что знали до него… Эпигоны гения знают, как правило, больше него, но они не прибавили ничего или почти ничего к тому, что люди знали раньше, их деятельность характеризуется, может быть, большим объемом познанного, но нулевой или близкой к нулю производной по времени…"
Своим существом большой спорт не составляет исключения. Он тоже – от жизни общества. И при всей внешней далекости от науки подчинен тем же законам. Ее категории приложимы и к его смыслу. Все в развитии человечества переплетено в единый клубок общего.
Тяжело и жалко смотреть на людей, которых страх смерти вынуждает жить с опущенной головой и в вечном бережении каждого шага.
Да пусть она провалится, смерть, чтобы она, пока бьется сердце, диктовала поведение! Пусть подождет в передней, а еще лучше – на дворе, под дождем и в слякоть. Никто, пока я жив, не станет хозяином моих страстей и желаний. Никто и никогда не затенит мне солнце.
Смерть есть, но это не значит, что ты у нее в холуях.
Пока я жив – буду искать радость и улыбку себе и людям.
Я склоню голову только перед радостью – "радостью, имеющую тысячи лиц…".
Слово "подвиг" – производное от слова "движение". Подвиг – это значит что-то продвинуть, вырвать из заурядного, познанного. А это всегда – новое.
Друг мой, храни героя в своей душе!
Глава 213.
Я без удержу пробовал сверхнагрузки – больше, больше!..
Богдасаров пытался образумить меня, уговаривал: "Не нужны потрясения, опасны эти сверхнагрузки и пробы. Довольно! Твоей силы хватит на добрый десяток лет вперед. Верь: я тебе не принесу вреда, ты мне как сын…"
"Ты мне как сын…"
А я видел только "железо" и будущую силу.
Это уже было не честолюбие, а какое-то опьянение: любой ценой грести силу, повелевать силой, доказывать знание силы.
Нет, это было даже не опьянение, а какая-то наркомания, когда наркотиком стала сила.
Я мог тренироваться сутками все годы – и мне было мало. В мышцах постоянно зрела жизнь. Неукротимость этой жизни, ее широта, ее безмерность лишали меня чувства реальности…
Я честолюбив, и даже очень, но мое честолюбие лишь в особых случаях способно ранить или давить другие жизни – в этом я убедился. Оно целиком сосредоточено на мне. Я себя не щажу, я себя превратил в средство достижения всех своих устремлений. За все плачу я – только я. Это чувство делает меня беспощадным – я уже ни во что не ставлю себя. Исполнить назначение – прочее не имеет смысла.
Запись из дневника 16 апреля 1963 года:
"Это не тренировка – мучение. Я люблю тренироваться и тренируюсь с радостью, но эти тренировки – мучение.
Эти тренировки из тех, которые должны пробивать дорогу, вытаскивать организм вверх по восходящей линии физических возможностей.
Для этого надо столько поднять и такие большие веса, чтобы все в тебе было выработано, запасы были на нуле. Лишь тогда восстановительные процессы наиболее эффективны и лишь тогда происходит расширение твоих физических возможностей, а с ними захват новых весов во всех упражнениях.