Бойкот усох без распоряжения сверху, и Воробьев снова называл себя моим другом. Справедливость силы.
Откликнулась даже "Литературная газета" (13 сентября): "Ночь перед последним, заключительным днем Олимпиады была ознаменована еще одной такой громовой победой нашего спорта, что весть о ней наутро прокатилась по всему свету. Наш Юрий Власов в эту ночь доказал, что он не только самый сильный человек на Земле, но и сильнейший из всех атлетов, когда-либо бравшихся за штангу. На диво сложенный, обаятельный всей своей повадкой, чуждый каких бы то ни было дешевых эффектов, он выходил раз за разом на помост "Палаццетто делло спорт"… Простым движением, точным и исполненным скромной богатырской грации, он брал штангу прямо вмертвую…"
Потом, после многих побед, славы и награждений всеми существующими титулами в спорте, я все чаще и чаще приходил к одним и тем же вопросам. Победа ничего не меняет в человеке. Ведь и до победы он сложен из тех же чувств и работы. Почему же он после победы иной для всех? Он, который ни в чем не изменился; он, которому до победы было во сто крат труднее; он, который остается таким, каким был всегда?.. Неужто истина ничего не значит вне публичного ее объявления через победу?
Глава 62.
Не противостояние весам было самым трудным, но ожидание. Постылые часы.
Работа на помосте вносит ясность. К ней атлеты, можно сказать, профессионально приспособлены. Их работа. На это пускают годы. И лишь другая часть борьбы – ожидание – требует единственно нервного напряжения без физического выхода… Час за часом набавлялись диски… И все сходилось на ожидании – часы с самим собой. В этом столкновении уже не сила определяет победу – невосприимчивость к неудачам, провалам, капризам мышц, умение держать себя, когда соперник вдруг поднял мощные килограммы…
С отвращением слышу, вижу те часы ожидания. Длинное терпение – я снес его в ту ночь. Вот и все. Шемански никогда не был авантюристом, как утверждает один из корреспондентов. Если авантюризм – попытка, в которой надежда на победу, то, как говорится, дай бог всякому такое. Как может быть авантюризмом решение загнать себя под опасный вес?
Маэстро Шемански еще в 1953 году толкнул 187,5 кг, в 1954-м – 192,5 и тогда же "континентальным" способом – 200. Все предпосылки для успеха. Оставалось преодолеть инстинктивную боязнь перед уже знакомым весом – память о поврежденном позвоночнике, а это мужество.
Согласно той же логике и я авантюрист. Ведь я не поднимал 202,5 кг, однако рискнул. А в жиме американцы меня задиристо стиснули, по-футбольному. Сорвется Шемански, Брэдфорд на подхвате. Давись, хлебай напряжения, не уступай ни грамма! У них сложился настоящий охотничий смычок. Только ненадолго…
И Тэрпак давал хлопок при затяжке, но в правилах. Все по законам турнирной рубки. Зато я уже вызубрил старт под его "ладошки". Год ломал доверчивость навыка.
Через шесть месяцев, когда американская команда наведалась в Москву, я зазвал Брэдфорда в гости. Переводчик напечатал очерк о встрече:
"…Москвич просит извинения за свой вопрос:
– Вы с Шемански думали разбить меня в Риме?
– Откровенность за откровенность. Думали, надеялись…
Брэдфорд много и настойчиво готовился к этой борьбе (Брэдфорд рассказывал мне, как на месяцы отрекся даже от самых естественных радостей ради тренировок, забыл семью-только "железо", только накопление энергии и жизнь для победы!-Ю. В.).
– Лишь в Риме я понял, как вы сильны,– говорит он, обращаясь к Власову.– Это сыграло психологическую роль. Я почти не волновался, спокойный за второе место. Лишь за несколько часов до соревнований меня "навестило" волнение. Поздно, очень поздно. Лучше бы начать волноваться пораньше, чтобы к состязаниям совершенно освободиться от этого чувства, чтобы оно выдохнулось и не давало знать на помосте.
– Я волновался несколько дней и ночей до старта,– замечает Власов.– Ощущение не из приятных. Одним словом, мы с вами волновались, как новички. Кстати, вы долго стояли над штангой, что-то шептали – это выглядело таинственно.
– О да! Своеобразный талисман, несколько слов, которые я всегда повторяю в ответственные моменты. – Хорошо, что вам в голову еще приходят какие-то слова,-смеется москвич.-Я, наоборот, обо всем забываю, ничего не вижу, кроме… грифа.
– Да, я помню, вы бросались с налета на штангу. Кое-кто полагал, что в вас еще слишком играет молодость, неопытность, что этим вы будете наказаны, но… как известно, этого не случилось. Я, откровенно говоря, не думал, что вам удастся выжать 180 кг.
– На тренировках я выжимал и 185,– говорит Власов,– и, должен признаться, результат 180 кг, с одной стороны, обрадовал меня, поскольку он не уступал вашему, а с другой – заставил поволноваться. Подумал:
"Что, если я и дальше буду недобирать по 5 кг?"
– Рывок, видимо, вас успокоил. Вы ушли от меня на 5 кг.
– Наоборот,– отвечает Юрий и погружается в какие-то очень сокровенные и известные, может быть, только ему воспоминания.– То, что вы вырвали 150, походило на гром. Я понял: американцы в блестящей форме. Перерыв между рывком и толчком, вы помните, составил полтора часа. Мое любимое движение – толчок. Любимое, но и приносившее мне столько огорчений. Всего четыре месяца перед этим, на чемпионате Европы в Милане, я очутился перед пропастью. Потерял две попытки на 185 и лишь третьей зафиксировал вес.
– Хотите знать, что я думал эти полтора часа?– перебивает Юрия американец.
– Конечно!
– Как это ни странно, но после жима и рывка я сложил оружие. Я понял: не имея запаса, бороться дальше против Власова в толчке – утопия. Все, что мне теперь было нужно,– второе место. Я решил толкать ровно столько, чтобы меня не обошел Шемански. Семь часов борьбы были сверхизнурительны. Меня несколько раз бросало в пот, и вы видели меня в странном одеянии – закутанным в плед.
– Да, это меня озадачило,– отвечает Юрий.– Меня, наоборот, тянуло на свежий воздух.
– – Усталость и уверенность во втором месте настроили меня только на 182,5 кг в толчке. А вы толкнули на 20 кг больше! Я был счастлив, что присутствовал в величайший момент истории спорта и что поднял гигантский вес мой соперник и друг.
– В этот толчок я вложил все силы,– задумчиво произнес Власов.– В моем успехе и ваша заслуга. Ваши результаты в жиме и рывке настроили меня на атакующий лад… Правда, у меня был… порыв толкнуть еще больше…
– Но вам не дали это сделать,– замечает Брэдфорд.– Психологически все объяснимо: люди были так ошеломлены! Они не понимали, что делали. Мы бросились на помост и начали подбрасывать вас. В зале бушевала буря.
У Брэдфорда голос тихий, спокойный. Власов говорит громко и раскатисто смеется. Негритянский атлет сидит, скрестив руки на груди, и поглаживает свои бицепсы, горой вздымающиеся под рукавами. Юрий улыбается:
– Не могу без зависти смотреть на ваши руки и плечи, мои кажутся в два раза тоньше.
– О, вы опять бросаете мне под ноги оливковую ветвь,– смеется тот.– Я готов менять свои руки и плечи на власовские ноги.
Брэдфорд объясняет, как он развил силу рук, подробно объясняет, чему он обязан своим великолепным жимом. Помимо обычного выжимания штанги, он делает различные вспомогательные жимовые упражнения. – На первом месте так называемый "брэдфордовский жим",– смущенно поясняет он.– Это в мою честь назвали мое любимое упражнение. Штанга весом 120 кг кладется на спину, за голову, и выжимается вверх. Затем снаряд опускается на грудь и после выжимания опять идет за голову. Вот это чередование и есть "брэдфордовский жим".
– В чем ценность упражнения?
– При жиме из-за головы работают только одни руки. При всем желании от корпуса, ног не жди помощи. А когда тут же я прожимаю штангу с груди, то мускулы рук, не успев ничего "понять", опять работают без "посторонней помощи". Это выкристаллизовывает жим чистый, силовой, без отклонов и прогибов.
Юрий рассказывает, что шел к силовому жиму иным путем…