Глава 53.

Международные выступления, особенно чемпионаты мира, я недолюбливал. Не из-за обостренности столкновений. Вся жизнь атлета – поединки. К ним не то чтобы привыкаешь, скорее, приноравливаешься. Как привыкнуть к предельным выходам силы?..

Международные соревнования давят ответственностью. Именно давят, не гнетут. Ты уже воплощаешь нечто, и это нечто исключает ошибки. Личное имеет самое последнее значение – на том мы стояли. А это и есть готовность сойтись с запредельными тяжестями и невозможность ошибок…

При всем том молодость брала свое. Спал я неплохо. Может быть, оттого, что мало думал о выступлении. Пусть Шемански и Брэдфорд считают победные килограммы. Я свои знаю, надо – схлестнусь на рекордных.

Я не держался вызывающе – это противно мне, но всеми тренировками показывал форму. Я верил в свое превосходство. Прошлое не повторится. Важно без суеты сыграть заданную партию. Не промахнуться. В Ленинграде дважды повторил подход к одному и тому же весу в жиме; затем судьи обязали меня повторить подход в толчке. Это и даровало жизнь рекорду Эндерсона. Но в Ленинграде на чемпионате СССР я находился вне досягаемости даже при оплошностях.

Не горячиться, не спешить выкладывать силу, все время быть в ритме усилия, слышать его – здесь это главное. Теперь у меня не грошовое преимущество, большая сила во мне…

Судя по тренировкам, от робости, такой, как в Варшаве, я избавился. Есть нетерпение силы. Я никогда еще не выступал как хотел и мог. Еще ни разу не был хозяином своей силы. Я подчинялся обстоятельствам борьбы, но не подчинял их себе.

Изящно, ровно вобрать в упражнениях силу. Лишь ту и только так, как повелевает упражнение. Забыть о публике. Отрешиться от всех чувств. Я просто работаю. Не слышу и не вижу ничего. Нет ничего – только работа. Это повторение тренировки. Зала нет. Соперники – только я, только владение собой…

Я старался проникнуться этим настроением на тренировках в Аквиа Асетоза. Старался держать эти ощущения – да, да, прежде всего раскрепощенность! Не позволить ей распасться. Ничего от закрепощенности, спешки!.. Я ценю спорт и за то, что в нем нет лукавства, подлогов,– открытый поединок. Это высокое чувство – честный бой…

Вот только болезнь. Подлость этого разрушения силы. Температура. Порой досадный жар этой температуры. Нарывы, проросшие по всему бедру. И пенициллиновые инъекции. Есть невмоготу. А вес следует удерживать – это мощь, сила. Любая потеря аукнется. Донести силу, не дать сгореть в лихорадке. Продолжать тренировки. Тянуть силу по расчетным кривым к заданному часу. Не уступать результат.

А сколько же зрителей собирали мои тренировки! Слух о них всполошил знатоков и атлетов…

Тренировки успокоиться воспалениям не давали. После каждой они вспыхивали с новой злобой. А я не имел права на пропуск ни единой тренировки. Сила складывалась из каждой. Каждая возводила ее на новый уровень. Пропуск каждой разрушал всю "пирамиду си л". Мне оставалось всего три-четыре шага. Я твepд и думал лишь об одном: выступить, дотянуть-и выступить!

Меня залихорадило 3 сентября. В два дня бедро превратилось в сплошной нарыв. Девять фурункулов слились в один от колена до паха.

И еще задевали пророчества Ломакина. Он в открытую говорил, что не бывать мне атлетом, то есть никогда не работать мощно и победно в публичных поединках.

Его сипловатый смешок, хитрый прищур были ответом на любую мою прикидку…

Сотру клеймо слабодушия.

Глава 54.

Впервые я увидел Шемански в фильме о чемпионате мира 1954 года и Панамериканских играх 1955 года– просмотр для узкого круга преподавателей и слушателей академии. Сенсационные кадры: Норб выводит на прямые руки "континентальным" способом 200 кг! Я ничего не знал о Норбе, а хотел знать все, чтобы понять его силу, причину власти над "железом", которое на тренировках столь громадно, столь неуклюже и уступает с такой медлительностью, издевательской ленью каждые 2,5 кг – наименьшая из допустимых добавок к штанге – и ранит за любую промашку! Как люди умеют совмещать мягкость, тепло, уступчивость тела с твердостью "железа"? Как живое и мертвое могут быть едины?!

Через пять лет я встретился с Норбом в Виладжио Олимпико. Он изменился – в плечах горбоватые мышцы от жимовой пахоты, и поширел, раздался. Я слышал: Норб скуп на слово. Но это чересчур слабо сказано. На откровенную мы потолковали лишь после чемпионата мира 1963 года в Стокгольме. Мы соседствовали номерами в гостинице "Мальмё". За переводчика сошел американский тренер Липски, сохранивший, несмотря на эмиграцию еще в далекие дореволюционные годы, жаргон и замашки одессита. И пил, надо сказать, Яша Липски прямо по-биндюжному – "для восторга", – и на другой день от выпитого вовсе не слабел. И уже очень по-русски сетовал на меня: даже удивительно, такой видный человек и не пьет.

В той короткой ночной откровенности Норб обнаружил всю непримиримость к моим победам, всю страсть бойца, несогласного быть вторым, и в то же время благодарную искренность…

Брэдфорд производил впечатление человека, весьма потерпевшего от доверчивости. Держался не то чтобы сухо, но в себя не пускал. Как он переменился! Грудь в верхнем отделе позвоночника добротно разработана под жимовой старт. Тут штанга, как в станке, и удерживать лишне, опускай руки – не скатится. На таковскую в старину атлеты ставили графин с лафитничками: разуй глаза на силу, экая наковальня!.. При встречах мы улыбались, помахивали рукой: ничего, кроме добра, не желаю. Однако метили взглядом каждую подробность. Все пытались отгадать силу.

Скрипуче рыкал приветствия "отец американской тяжелой атлетики" Боб Хоффман. Но какой же он "отец" – босс, стопроцентный босс ходко сбитой спортивной машины! Босс со слабостью к самым сильным. И держит марку: удлиненное лицо надменно, глаза смотрят мимо – в слабость чужую, что ли…

"…Юрий Власов. Уже потом, после победы, его имя и фамилия набирались самым крупным шрифтом в газетах и журналах,– напишет о тех днях старший тренер сборной Куценко.– А ведь совсем недавно это имя упоминалось только для того, чтобы сообщить, что в поединок между американцами Шемански и Брэдфордом намерен вмешаться какой-то русский. Правда, сами американцы были иного мнения об этом "каком-то" русском. Гофман и Тэрпак, эти действительно тонкие ценители мастерства штангистов, с блокнотами в руках не пропускали ни единой власовской тренировки (пропускали.-Ю.В.). Американские тренеры были изумлены. Но все же чувствовалось, что и у наших главных соперников тоже есть какие-то планы. Прежде всего нас заставило задуматься заявление Гофмана, что он запустит в Риме "межконтинентальную бомбу". Кого он имел в виду?.."( Физкультура и спорт, 1961, № 1. С. 30).

Тренироваться тайком – это не по мне. На римских тренировках я притупил озорливость. Хватит, свалял дурака в Варшаве. Здесь, на разминках в Аквиа Асетоза, каждый подход класть только на дело. Та ночь в Палаццетто – для публики, а тренировки – мне. В "технике" забочусь о чистоте, чтобы без помарок – один механизм, но каков! Вымах без задержки в перекатах, где усилия передаются главным мышцам.

Находил особый день – отрицание исключительности силы Эндерсона, доказательство способности нести бремя переворота, совершенного Эндерсоном в представлениях о возможности человека, сокрушение его рекордов.

В те дни взрослела великая гонка силой – прозрение силы, умирание традиции долгой неизменяемости силы, обстоятельной постепенности в ее накоплении. Мы этого не знали определенно, но чувствовали. Весны еще нет, но аромат воздуха предвещает…

Сшибка за победу в Риме не сулила обыкновенности очередной золотой медали. Нет, настоящее решительно отделялось от прошлого. Все в спорте становилось другим. И с ним – взрыв результатов, их обновление уже по новой экспонентной зависимости. Вопрос отныне стоял не о первенстве силы, а о способности справляться с темпом ее изменения, умении ее извлекать и нести последствия – растущую плотность тренировок.